Неточные совпадения
― Может быть, не
принимают? ― сказал Левин, входя в сени дома графини
Боль.
Не стесняясь его присутствием, она возилась с своим ребенком и однажды, когда у ней вдруг закружилась и
заболела голова, из его рук
приняла ложку лекарства.
— Мне рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова
болит. Но дело не в этом. Я думаю — так: вам нужно вступить в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете к себе двух-трех членов этого кружка и объясняете им, прохвостам, социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не
принимаю молодежь у себя.
Обида, зло падали в жизни на нее иногда и с других сторон: она бледнела от
боли, от изумления, подкашивалась и бессознательно страдала,
принимая зло покорно, не зная, что можно отдать обиду, заплатить злом.
От Крицкой узнали о продолжительной прогулке Райского с Верой накануне семейного праздника. После этого Вера объявлена была больною,
заболела и сама Татьяна Марковна, дом был назаперти, никого не
принимали. Райский ходил как угорелый, бегая от всех; доктора неопределенно говорили о болезни…
Андрей Макарович, — начал мямлить молодой человек, подходя ко мне с необыкновенно развязным видом и захватив мою руку, которую я не в состоянии был отнять, — во всем виноват мой Степан; он так глупо тогда доложил, что я
принял вас за другого — это в Москве, — пояснил он сестре, — потом я стремился к вам изо всей силы, чтоб разыскать и разъяснить, но
заболел, вот спросите ее…
В гостиной, на половине Марьи Степановны, Привалова встретила Верочка. Она встретила его с прежней ледяной холодностью, чего уж, кажется, никак нельзя было ожидать от такой кисейной барышни. Марья Степановна
приняла его также холодно и жаловалась все время на головную
боль.
Принявший историю и историческую судьбу
принимает и движение со всей его
болью и мучительностью.
И кто хочет свершения исторических судеб человечества, его развития ввысь, тот обязан
принять жестокость и
боль, заковать себя в броню.
В сущности тот, кто
принимает мировой процесс, историческое развитие, тем самым
принимает жестокость и
боль и оправдывает их.
После полудня там, где река Вангоу
принимает в себя сразу 3 притока, мы нашли еще 1 зверовую фанзу. Дальше идти было нельзя: у Дерсу
болела голова и ломило спину.
Однажды, пришед в залу, где ожидал ее учитель, Марья Кириловна с изумлением заметила смущение на бледном его лице. Она открыла фортепьяно, пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом головной
боли извинился, прервал урок и, закрывая ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна, не успев одуматься,
приняла ее и раскаялась в ту же минуту, но Дубровского не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующее...
Белинский был очень застенчив и вообще терялся в незнакомом обществе или в очень многочисленном; он знал это и, желая скрыть, делал пресмешные вещи. К. уговорил его ехать к одной даме; по мере приближения к ее дому Белинский все становился мрачнее, спрашивал, нельзя ли ехать в другой день, говорил о головной
боли. К., зная его, не
принимал никаких отговорок. Когда они приехали, Белинский, сходя с саней, пустился было бежать, но К. поймал его за шинель и повел представлять даме.
С этих пор она затосковала. К прежней сокрушавшей ее
боли прибавилась еще новая, которую нанес уже Павел, так легко решившийся исполнить господское приказание. По мнению ее, он обязан был всякую муку
принять, но ни в каком случае не прикасаться лозой к ее телу.
И в следующий раз снова
принимал ненужную
боль.
— Так ведь и я тебя тоже люблю, — за то и
боль принял, за любовь! Али я стал бы за другого за кого? Наплевать мне…
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула руками. Аглая быстро подбежала к нему, успела
принять его в свои руки и с ужасом, с искаженным
болью лицом, услышала дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову подушку.
В гостиной Лаврецкий застал Марью Дмитриевну одну. От нее пахло одеколоном и мятой. У ней, по ее словам,
болела голова, и ночь она провела беспокойно. Она
приняла его с обычною своею томной любезностью и понемногу разговорилась.
Добиться свидания с певицей было не очень-то легко: швейцар внизу сказал, что Елены Викторовны, кажется, нет дома, а личная горничная, вышедшая на стук Тамары, объявила, что у барыни
болит голова и что она никого не
принимает. Пришлось опять Тамаре написать на клочке бумаги...
Но я с удивлением
принимал ее ласки; я еще более удивился, заметив, что голова и руки мои были чем-то обвязаны, что у меня
болит грудь, затылок и икры на ногах.
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце
болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим,
приняла от него благословение родительское, простилась с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Но мы чуткими ребячьими сердцами слышали в его стонах искреннюю душевную
боль и,
принимая аллегории буквально, были все-таки ближе к истинному пониманию трагически свихнувшейся жизни.
За ужином началось общее веселье, то пьяное, беспорядочное веселье, в котором не
принимают участия ни ум, ни сердце и от которого на другой день
болит голова и ощущаются позывы на тошноту.
Б-кий с
болью принимал каждое возражение и с едкостью отвечал мне.
С
болью я вспоминал о Биче, пока воспоминание о ней не остановилось,
приняв характер печальной и справедливой неизбежности…
Как не
болеть, какой труд на себя
принимаешь!
Незадолго перед тем, в числе прочей команды вновь отстроенного парохода «Валкирия», я был послан
принять это судно от судостроительной верфи Ратнера и K° в Лисс, где мы и застряли, так как
заболела почти вся нанятая для «Валкирии» команда.
Сегодня во время антракта на приеме, когда мы отдыхали и курили в аптеке, фельдшер, крутя порошки, рассказывал (почему-то со смехом), как одна фельдшерица,
болея морфинизмом и не имея возможности достать морфий,
принимала по полрюмки опийной настойки. Я не знал, куда девать глаза во время этого мучительного рассказа. Что тут смешного? Мне он ненавистен. Что смешного в этом? Что?
«Сейчас умер мой отец. Этим я обязана тебе, так как ты убил его. Наш сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный отец. Этим я обязана тоже тебе. Я ненавижу тебя всею моею душой и желаю, чтобы ты скорее погиб. О, как я страдаю! Мою душу жжет невыносимая
боль… Будь ты проклят. Я
приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим…»
Он вспомнил о лекарстве, приподнялся,
принял его, лег на спину, прислушиваясь к тому, как благотворно действует лекарство и как оно уничтожает
боль.
Дульчин. Убирайся! Ну, музыка, нечего сказать! И какой разговор невинный: у того зубы
болят, охает, на свет не глядит… тот
приметам верит, дурной сон видел; третий на свидание торопится, «мне, говорит, некогда; пожалуйста, господа, не задерживайте!..» Чистая работа!
— Как будто греют тебя мои очи! Знаешь, когда любишь кого… Я тебя с первых слов в сердце мое
приняла.
Заболеешь, опять буду ходить за тобой. Только ты не
болей, нет. Встанешь, будем жить, как брат и сестра. Хочешь? Ведь сестру трудно нажить, как Бог родив не дал.
Андашевский. Да-с, да!.. По крайней мере почин в этом ей прямо принадлежит!.. Тогда этот несчастный Вуланд помер; экспедицию его, я знал, что по многим обстоятельствам нельзя было оставить без начальника, а между тем граф
заболел, и таким образом обязанность выбора легла на мне; но я решительно не знал, кого назначить, так что говорю, наконец, об этом жене… Она мне и посоветовала. «Чего ж, говорит, тебе лучше: попроси князя Янтарного
принять это место!.. Может быть, он и согласится».
— Барышня пролежали в постели целый день, на другой день тоже: пищи никакой не
принимают, что ни на есть чашка чаю, так и той в день не выкушают, сами из себя худеют, бледнеют, а бабенька хоть бы спросили, точно их совсем и на свете не бывало; по тому только и приметно, что сердце ихнее
болело, что еще, кажется, больше прежнего строги стали к нам, прислуге.
А у меня, кормилец, все как-то сердце
болело; с половины, кажись, лета, али с Успенков, стала я
примечать, что с моей девкой что-то не то: все словно в задумке, из себя тоже худеет.
Родимая моя доченька,
Любимое мое дитятко,
Настасья свет Патаповна,
Тебе добро
принять пожаловать
Стакан да пива пьяного,
Чарочку да зелена вина,
От меня, от горюши победныя.
С моего ли пива пьяного
Не
болит буйна головушка,
Не щемит да ретиво сердце;
Весело да напиватися
И легко да просыпатися.
Ты пожалуй, бела лебедушка,
Хлеба-соли покушати:
Дубовы столы порасставлены,
Яства сахарны наношены.
Много мирских побоев за воровские дела
принял Микешка, да мало, видно, бока у него
болели: полежит недельку-другую, поохает, помается, да, оправившись, опять за воровской промысел да за пьянство.
— А у меня, доктор,
боли появились в правом плече! — медленно произнесла она, с ненавистью глядя на меня. — Всю ночь не могла заснуть от
боли, хотя очень аккуратно
принимала вашу салицилку. Для вас это, не правда ли, очень неожиданно?
Наука — это пища для ума. И эта пища для ума может быть так же вредна, как и пища телесная, если она не чиста, подслащена и если
принимаешь ее не в меру. Так что и умственной пищи можно переесть и
заболеть от нее. Для того, чтобы этого не было, надо так же, как в телесной пище,
принимать ее только тогда, когда голоден, когда чувствуешь необходимость узнать, — только тогда, когда знание нужно для души.
— По́стриг, — молвил Ермило Матвеич. — Постриг сегодня у них… Не знавали ль вы, сударь, мать Софию, что прежде в ключах у Манефы ходила? Тогда, Великим постом как
болела матушка, в чем-то она провинилась. Великий образ теперь
принимает… Девки мои на днях у Виринеи в келарне на посидках сидели. Они сказывали, что мать София к постриженью в большой образ готовится. Вечор из Городца черного попа привезли.
закусив губы,
принять в грудь неизбежный удар, глубоко в душе переболеть своею
болью и выйти из испытания с искусанными губами, но с гордым духом, — с духом, готовым на новую скорбь, способным на новую радость.
Это сибаритство не скрывалось от его собратий, и Висленев некоторое время терпел за это опалу, но потом, с быстрым, но повсеместным развитием практичности, это ему было прощено, и он работал, и неустанно работал, крепясь и веруя, что литература для него только прелюдия, но что скоро слова его
примут плоть и кровь, и тогда… при этом он подпрыгивал и, почесав затылок, хватался за свою работу с сугубым рвением, за которым часто не чувствовал жестокой тяжести в омраченной голове и гнетущей
боли в груди.
— Нет, не то, — отвечал, нимало не смущаясь, Кишенский, — я бы ведь мог вас и не
принять, но я
принял… Видите, у меня нога
болит, легонький ревматизм в колене, но я встал и, хоть на палку опираясь, вышел.
Положение было рискованное: жених каждую минуту мог упасть в обморок, и тогда бог весть какой все могло
принять оборот. Этого опасалась даже сама невеста, скрывавшая, впрочем, мастерски свое беспокойство. Но как часто бывает, что в больших горестях человеку дает силу новый удар, так случилось и здесь: когда священник, глядя в глаза Висленеву, спросил его: «имаши ли благое произволение поять себе сию Елену в жену?» Иосаф Платонович выпрямился от острой
боли в сердце и дал робким шепотом утвердительный ответ.
Из самолюбия человек
принимает за реальность тот мир идей, который дает ему наибольшую компенсацию, в котором самолюбие испытывает наименьшую
боль.
Но этому завтраку не суждено было состояться. Я получил от него записку о том, что его кухарка"внезапно"
заболела. Это мне напомнило впоследствии то, что его приятель П.В.Анненков рассказывал про Тургенева из его петербургской молодой жизни. Я не хотел его тогда ни в чем подозревать и готов был
принять болезнь кухарки за чистую монету; но больше уже не счел удобным являться на виллу.
Поезд еще стоит почему-то, и Юрасов прохаживается вдоль вагонов, такой красивый, строгий и важный в своем холодном отчаянии, что теперь никто не
принял бы его за вора, трижды судившегося за кражи и много месяцев сидевшего в тюрьме. И он спокоен, все видит, все слышит и понимает, и только ноги у него как резиновые — не чувствуют земли, да в душе что-то умирает, тихо, спокойно, без
боли и содрогания. Вот и умерло оно.
— Да вот,
заболел! Ревматизм в ногах. Обращался в госпиталь, не
принимают.
Единственный труд, который он позволял жене, — это собственноручно мыть его собственный большой чайный стакан; но,
принимая этот стакан, уже налитый крепким чаем, он всякий раз испытывал большое, даже до
боли, острое чувство благодарности.
Головная
боль была только предлогом для Надежды Корнильевны, чтобы не
принимать участия в пикнике.